И молодой поэт, которому еще не исполнилось и 20 лет, подумал: «Пожалуй, Саляма Муса один из первых египетских писателей, который пытается связать науку с литературой, общественную мысль с настроением поэта. Он прав, когда говорит, что современный писатель должен прислушаться к пульсу времени и в своем творчестве отразить это время в новой форме, прежде неведомой поэтам, поющим похвалы эмирам и султанам».
Аль-Хамиси задал себе вопрос: «Если исходить из требований мудрого Саляма Мусы, то я — египтянин — прежде чем писать, должен хорошо узнать свою страну: ее великое прошлое, понять нравы и обычаи египтянина, мысли и надежды своего народа. Для этого я должен путешествовать по стране. Я должен общаться с людьми города и деревни, с простолюдинами и учеными. Ведь я пишу для них».
Однако знание своей страны показалось аль-Хамиси недостаточным. Ведь Египет связан с Африкой, — следовательно, нужно узнать Африку. Но Египет связан со многими странами мира, — следовательно, нужно побывать во многих странах мира. Нужно знать историю народов Европы, Азии и Африки. Земной шар велик и необъятен, но самообразование может помочь открыть глаза на многое. Чтобы понять философию жизни, надо многое постичь. Прежде чем поэт скажет свое слово, он должен определить меру своей ответственности, он не должен забывать о своем долге перед человечеством. Его слово должно соответствовать времени. Об этом говорят великие произведения разных эпох. Когда слово поэта было обращено к народу, когда оно призывало к борьбе за справедливость, за свободу, за просвещение — оно имело огромное значение. И оно живет в веках. Не потому ли ему так дороги его любимые поэты прошлого: Урва ибн аль-Вард, аль-Мутанабби, аль-Бухтури.
Время определяет не только сущность поэтического произведения, но и форму, музыку стиха, ритм времени как бы отражается в каждой строфе.
«Поэт должен быть свободен, независим, он должен творить с гордо поднятой головой», — думал аль-Хамиси, вспоминая судьбу аль-Мутанабби, который захватил его воображение.
Поэт был из народа, о нем даже говорили, что отец его был водоносом. Вряд ли это так, ведь он получил образование в Басре, а в X веке образование требовало больших денег. Не мог водонос дать сыну средства на обучение. Однако молва говорила о том, что прославленный поэт был простолюдином, тем удивительней была его независимость. Он никогда не читал панегириков, стоя перед султаном. Когда его приглашали во дворец, он садился рядом с правителем, перед которым падали ниц чванные поэты, и, сидя, читал свои стихи, очень смелые и воинственные. Он говорил: «Знают меня ночь, пустыня, меч и конь, бумага и перо…», «Не считайте, что слава — это бутылка и танцовщица. Слава — это меч и разящий удар».
«Вот у кого надо учиться, вот пример для подражания», — думал аль-Хамиси.
— Расскажи, как ты работаешь, — попросил как-то Саляма Муса, пытаясь разгадать, как случилось, что молодой поэт проявляет удивительный талант не только в стихосложении нового типа, но и своей поэтической формой. Музыка стиха аль-Хамиси восхищала бывалого писателя и ученого. Его поражало философское мышление молодого человека. Впрочем, он был свидетелем его удивительной преданности делу самообразования. Каждая встреча открывала новые достоинства аль-Хамиси.
— Не подумайте, уважаемый устаз, — отвечал Абд ар-Рахман, — что я сажусь за стол и говорю себе: сейчас буду писать стихи. Так не бывает. Бывает иначе, когда стихи заставляют меня сесть за стол. Я пишу, пребывая в другом мире, не помня, где я нахожусь, забывая обо всем на свете и полностью отдаваясь власти своего воображения. В такие часы для меня не существуют земные заботы о еде, об удобствах жизни. Я ни с кем не могу разговаривать, никого не вижу и не помню. Я возвращаюсь к нормальной жизни лишь тогда, когда проходит это наваждение. Я ничего не правлю, не меняю. У меня такое ощущение, что я должен раскрыть какую-то тайну своего сердца, должен выразить себя через свое творение, отдать людям свои мысли и чувства и сделать это так, чтобы голос мой проник в душу читателя через любые преграды — если уши его не слышат, если глаза его не видят. У меня такое ощущение, будто стихи пульсируют в моей крови. И когда я остро ощущаю радость жизни или трагедию одиночества, я должен об этом сказать возможно более ярко и выразительно.
Долгие годы Саляма Муса поддерживал дружбу с Абд ар-Рахманом аль-Хамиси. Он следил за его творчеством и нередко откликался восторженной рецензией. Через много лет после первой встречи, умирающий Саляма Муса написал свою последнюю рецензию на сборник стихов «Чаяния человека», в которой выразил свою любовь и восхищение учеником, близким его сердцу. Он писал:
«В сборнике аль-Хамиси нет ни единого стиха, в котором он кого-нибудь бы осмеивал, прославлял или оплакивал. Ибо речь у него идет о революционных движениях и выступлениях и о тех, кто представляет эти движения и выступления. Вместе с тем книга посвящена одной теме — теме человека. Перед нами поэт, чье творчество питают чаянья и нужды народные. Он негодует на действия колонизаторов где-нибудь в Алжире или Ираке, радуется возрождению Индии или Китая, сердце его то трепещет восторженно от успехов родной страны, то разрывается на части при виде притеснений и торжества несправедливости».
Дружба с Салямой Мусой оставила глубокий след и в творчестве, и в мышлении аль-Хамиси. Старый добрый друг виделся ему единственным и непоколебимым первопроходцем в литературе, не сдавшим своих позиций даже тогда, когда его поколение, его современники шагнули назад, приняв колониализм как должное и неизбежное. Под влиянием Саляма Мусы аль-Хамиси, уже признанный поэт-романтик, стал во главе своих современников за революционное обновление поэзии. Он был верен идее — отдать свою жизнь борьбе за счастливое будущее своего народа.
Абд ар-Рахман аль-Хамиси на всю жизнь запомнил одну из последних встреч, когда уже очень старый и больной Саляма Муса пришел к нему в трудную минуту его жизни. После публикации слишком смелой и слишком левой статьи аль-Хамиси был изгнан из редакции газеты, где постоянно сотрудничал. Кто-то сообщил об этом старику, и он пришел немедля, без предупреждения, постучавшись в дверь и спросив разрешения войти.
— Пойми, Хамиси, — сказал он, присев рядом с опечаленным поэтом, — одна страничка из того, что написали ты и твои товарищи, стоит в тысячу раз больше, чем все книги Тауфика аль-Хакима, взятые вместе. Ведь это страница, пропитанная потом народа и кровью его мучеников, благороднейшая страница, за которую вы расплачиваетесь, не получая взамен ничего, кроме страданий в тюрьмах и изгнании. Да, путь нелегок. Но народ и история тебя не забудут.